Вязкое темно-красное Бордо 1865 года лениво плескалось в бокале, в такт покачивающейся ноги Зака, грозя вот-вот перелиться прямо на белоснежный костюм. Смит поднял чашу на уровень глаз, и сквозь кроваво-красную призму воззрился на длинноносого человека, с укоризной смотревшего на него своими глубоко посаженными, пронзительно-черными глазами.
- Ты не сможешь понять абсолютно все! Чистое знание... Мой мальчик, ты опять меня не слушаешь!
- Да, да, Иммануил, я знаю, синтетические суждения априори невозможны, и познание начинается с опыта, а я еще слишком молод, и бла-бла-бла... Слушай, я совсем не для того тебя сюда повесил! - соскочив со спинки кресла на котором сидел, и легко лавируя между книгами, стопками сложеными даже на полу и стульях, Захария нетерпеливо подошел к портрету и занавесил Канта, стараясь не обращать внимания на укор, написанный у того на лице.
- Ну и каким образом, скажите мне на милось, я смогу набраться опыта, когда вынужден сидеть здесь в полном бездействии! - Зак подошел к окну, угрюмо уставившись наружу. Гроза, в некоторых частях Великобритании возможно закончившаяся, здесь только входила в полную силу, и сулила разыграться не на шутку. Ливень изо всех сил хлестал по оконным стеклам, и зарницы были единственным, что каждые три секунды освещало библиотеку в этот час. Хоть бы вылазку какую-нибудь приказали б предпринять, тоскливо подумал Смит, чувствуя, что вот-вот загнется от скуки.